Известное произведение гоголя нос. Нос Гоголя – сексуальный подтекст скандальной повести

Николай Гоголь

I

Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его — где изображен господин с намыленною щекою и надписью: «И кровь отворяют» — не выставлено ничего более), цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати, он увидел, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофий, вынимала из печи только что испеченные хлебы. — Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофию, — сказал Иван Яковлевич, — а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком. (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом, ибо Прасковья Осиповна очень не любила таких прихотей.) «Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше, — подумала про себя супруга, — останется кофию лишняя порция». И бросила один хлеб на стол. Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и, к удивлению своему, увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем. «Плотное! — сказал он сам про себя, — что бы это такое было?» Он засунул пальцы и вытащил — нос!.. Иван Яковлевич и руки опустил; стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! и еще, казалось, как будто чей-то знакомый. Ужас изобразился в лице Ивана Яковлевича. Но этот ужас был ничто против негодования, которое овладело его супругою. — Где это ты, зверь, отрезал нос? — закричала она с гневом. — Мошенник! пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот уж я от трех человек слышала, что ты во время бритья так теребишь за носы, что еле держатся. Но Иван Яковлевич был ни жив ни мертв. Он узнал, что этот нос был не чей другой, как коллежского асессора Ковалева, которого он брил каждую середу и воскресенье. — Стой, Прасковья Осиповна! Я положу его, завернувши в тряпку, в уголок; пусть там маленечко полежит, а после его вынесу. — И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?.. Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать полиции?.. Ах ты, пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала! Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Он думал, думал — и не знал, что подумать. — Черт его знает, как это сделалось, — сказал он наконец, почесав рукою за ухом. — Пьян ли я вчера возвратился или нет, уж наверное сказать не могу. А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб — дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!.. Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага... и он дрожал всем телом. Наконец достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и вышел на улицу. Он хотел его куда-нибудь подсунуть: или в тумбу под воротами, или так как-нибудь нечаянно выронить, да и повернуть в переулок. Но, на беду, ему попадался какой-нибудь знакомый человек, который начинал тотчас запросом: «Куда идешь?», или: «Кого так рано собрался брить?» — так что Иван Яковлевич никак не мог улучить минуты. В другой раз он уже совсем уронил его, но будочник еще издали указал ему алебардою, примолвив: «Подыми! вон ты что-то уронил!» И Иван Яковлевич должен был поднять нос и спрятать его в карман. Отчаяние овладело им, тем более что народ беспрестанно умножался на улице, по мере того так начали отпираться магазины и лавочки. Он решился идти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву?.. Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал ничего об Иване Яковлевиче, человеке почтенном во многих отношениях. Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный. И хотя каждый день брил чужие подбородки, но его собственный был у него вечно небрит. Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегий; то есть он был черный, но весь в коричнево-желтых и серых яблоках; воротник лоснился, а вместо трех пуговиц висели одни только ниточки. Иван Яковлевич был большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «У тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!» — то Иван Яковлевич отвечал на это вопросом: «Отчего ж бы им вонять?» — «Не знаю, братец, только воняют», — говорил коллежский асессор, и Иван Яковлевич, понюхавши табаку, мылил ему за это и на щеке, и под носом, и за ухом, и под бородою — одним словом, где только ему была охота. Этот почтенный гражданин находился уже на Исакиевском мосту. Он прежде всего осмотрелся; потом нагнулся на перила, будто бы посмотреть под мост: много ли рыбы бегает, и швырнул потихоньку тряпку с носом. Он почувствовал, как будто бы с него разом свалилось десять пуд; Иван Яковлевич даже усмехнулся. Вместо того чтобы идти брить чиновничьи подбородки, он отправился в заведение с надписью «Кушанье и чай» спросить стакан пуншу, как вдруг заметил в конце моста квартального надзирателя благородной наружности, с широкими бакенбардами, в треугольной шляпе, со шпагою. Он обмер; а между тем квартальный кивал ему пальцем и говорил: — А подойди сюда, любезный! Иван Яковлевич, зная форму, снял издали еще картуз и, подошедши проворно, сказал: — Желаю здравия вашему благородию! — Нет, нет, братец, не благородию; скажи-ка, что ты там делал, стоя на мосту? — Ей-Богу, сударь, ходил брить, да посмотрел только, шибко ли река идет. — Врешь, врешь! Этим не отделаешься. Изволь-ка отвечать! — Я вашу милость два раза в неделю, или даже три, готов брить без всякого прекословия, — отвечал Иван Яковлевич. — Нет, приятель, это пустяки! Меня три цирюльника бреют, да еще и за большую честь почитают. А вот изволь-ка рассказать, что ты там делал? Иван Яковлевич побледнел... Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно.

Николай Васильевич Гоголь

Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно-странное происшествие. Цырюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его – где изображен господин с намыленною щекою и надписью: «и кровь отворяют» – не выставлено ничего более), цырюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати, он увидел, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофий, вынимала из печи только что испеченные хлебы.

«Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофий», – сказал Иван Яковлевич: – «а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком.» (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом: ибо Прасковья Осиповна очень не любила таких прихотей.) Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше» – подумала про себя супруга: «останется кофию лишняя порция.» И бросила один хлеб на стол.

Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. – Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и к удивлению своему увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем: «Плотное?» – сказал он сам про себя: «что бы это такое было?»

Он засунул пальцы и вытащил – нос!.. Иван Яковлевич и руки опустил; стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! и еще, казалось, как будто чей-то знакомый. Ужас изобразился в лице Ивана Яковлевича. Но этот ужас был ничто против негодования, которое овладело его супругою.

«Где это ты, зверь, отрезал нос?» закричала она с гневом. – «Мошенник! пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот уж я от трех человек слышала, что ты во время бритья так теребишь за носы, что еле держатся.»

Но Иван Яковлевич был ни жив, ни мертв. Он узнал, что этот нос был ни чей другой, как коллежского асессора Ковалева, которого он брил каждую середу и воскресенье.

«Стой, Прасковья Осиповна! Я положу его, завернувши в тряпку, в уголок: пусть там маленечко полежит; а после его вынесу.»

«И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?.. Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать полиции?.. Ах ты пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!»

Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Он думал, думал – и не знал, что подумать. «Чорт его знает, как это сделалось», сказал он наконец, почесав рукою за ухом. «Пьян ли я вчера возвратился, или нет, уж наверное сказать не могу. А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб – дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!.. » Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага… и он дрожал всем телом. Наконец, достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и вышел на улицу.

Он хотел его куда-нибудь подсунуть: или в тумбу под воротами, или так как-нибудь нечаянно выронить, да и повернуть в переулок. Но на беду ему попадался какой-нибудь знакомый человек, который начинал тотчас запросом: «куда идешь?» или «кого так рано собрался брить?» так что Иван Яковлевич никак не мог улучить минуты. В другой раз он уже совсем уронил его, но будошник еще издали указал ему алебардою, примолвив: «подыми! вон ты что-то уронил!» И Иван Яковлевич должен был поднять нос и спрятать его в карман. Отчаяние овладело им, тем более что народ беспрестанно умножался на улице, по мере того как начали отпираться магазины и лавочки.

Он решился итти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву?.. Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал ничего об Иване Яковлевиче, человеке почтенном во многих отношениях.

Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный. И хотя каждый день брил чужие подбородки, но его собственный был у него вечно не брит. Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегий, то есть он был черный, но весь в коричнево-желтых и серых яблоках; воротник лоснился; а вместо трех пуговиц висели одни только ниточки. Иван Яковлевич был большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «у тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!», то Иван Яковлевич отвечал на это вопросом: «отчего ж бы им вонять?» – «Не знаю, братец, только воняют», говорил коллежский асессор, – и Иван Яковлевич, понюхавши табаку, мылил ему за это и на щеке, и под носом, и за ухом, и под бородою, одним словом, где только ему была охота.

Этот почтенный гражданин находился уже на Исакиевском мосту. Он прежде всего осмотрелся; потом нагнулся на перила будто бы посмотреть под мост: много ли рыбы бегает, и швырнул потихоньку тряпку с носом. Он почувствовал, как будто бы с него разом свалилось десять пуд: Иван Яковлевич даже усмехнулся. Вместо того, чтобы итти брить чиновничьи подбородки, он отправился в заведение с надписью: «Кушанье и чай» спросить стакан пуншу, как вдруг заметил в конце моста квартального надзирателя благородной наружности, с широкими бакенбардами, в треугольной шляпе, со шпагою. Он обмер; а между тем квартальный кивал ему пальцем и говорил: «А подойди сюда, любезный!»

Иван Яковлевич, зная форму, снял издали еще картуз и, подошедши проворно, сказал: «Желаю здравия вашему благородию!»

«Нет, нет, братец, не благородию; скажи-ка, что ты там делал, стоя на мосту?»

«Ей богу, сударь, ходил брить, да посмотрел только, шибко ли река идет.»

«Врешь, врешь! Этим не отделаешься. Изволь-ка отвечать!»

«Я вашу милость два раза в неделю, или даже три, готов брить без всякого прекословия», отвечал Иван Яковлевич.

«Нет, приятель, это пустяки! Меня три цырюльника бреют, да еще и за большую честь почитают. А вот изволь-ка рассказать, что ты там делал?»

Иван Яковлевич побледнел… Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего неизвестно.

II

Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами: «брр… », что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Ковалев потянулся, приказал себе подать небольшое, стоявшее на столе, зеркало. Он хотел взглянуть на прыщик, который вчерашнего вечера вскочил у него на носу; но к величайшему изумлению увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место! Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? кажется, не спит. Коллежский асессор Ковалев вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к обер-полицмейстеру.

Ельницкая Л. М. (Москва), к. ф. н., доц. кафедры эстетики, истории и теории культуры гос. ун-та кинематографии им. С. А. Герасимова (ВГИК) / 2012

При чтении произведений Гоголя обращают на себя внимание странности языка, которым говорят и персонажи, и повествователь. Они (персонажи) косноязычны или многословны, нередко их речь приобретает вид бессмыслицы. Такой язык не является производным от социального положения или уровня образования персонажей. Дело в том, что герои Гоголя обладают мифологическим сознанием, т. е. воспринимают действительность, пропустив ее первоначально через подсознание. Мифологический человек, — пишет С. М. Телегин, - живет одновременно в трех мирах: духовных сил, конкретной реальности и социальных отношений. Все три мира в мифологическом сознании нераздельны. Мифологическое восприятие таким образом характеризуется синкретизмом (=неразличением противоположностей); вместе с тем на человека проецируются качества животного, а человеческие черты переносятся на природные объекты. Подобный элемент мифосознания называется антропоморфизмом . Однако в мире Гоголя современный ему человек - примитивной душевной организации, сосредоточенный на собственных эгоистически-утробных интересах - как будто пародирует «классическое» мифологическое сознание. Если в древности мифологическое восприятие жизни обеспечивало человеку близость к богам, возможность принимать на себя их силу, то современный человек даже не догадывается о своем божественном происхождении, не сознает своей уникальности и личностной ценности.

Повесть «Нос» представляет собой загадку на тему, что такое человеческая природа и что такое человек. По сюжету произведения в одно прекрасное утро коллежский асессор Ковалев, проснувшись, обнаруживает на том месте, где вчера было нос, только ровное гладкое пятно. Еще вчера он чувствовал себя вполне респектабельным лицом, по праву приехавшим в столицу искать приличного места службы и с намерением жениться. Таинственное исчезновение носа - страшный удар по его планам и амбициям. Как в таком виде показаться в приличном обществе? Повесть описывает безуспешные попытки Ковалева отыскать свой нос. Он не знает, у кого просить защиты, и в отчаянии мечется по городу. Пробует привлечь к своему несчастью частного пристава (который впрочем уверен, что «у порядочного человека не оторвут носа»); едет в газетную экспедицию дать объявление о пропаже носа; пытается уличить в зловредных кознях против него штаб-офицершу Подточину... Все усилия напрасны. Растерянность и отчаяние Ковалева нарастают.

Поведение Ковалева характеризуется тем, что он путает разные стороны жизни. Исчезновение носа - несомненно, случай фантастический, но раз таковой с ним приключился, значит, и это в порядке вещей. Пропавший нос причиняет Ковалеву большие неудобства. С точки зрения майора, он - «плут, мошенник и пройдоха», который в погоне за собственными развлечениями не думает о нуждах хозяина. Ковалеву вскоре придется убедиться и в том, что нос маскируется, меняет свои обличия, видимо, стараясь быть неузнанным. В частности, он появляется на улицах Петербурга в шитом золотом мундире, замшевых панталонах и со шпагой «при боку». Шляпа с плюмажем указывает на то, что он облечен большим чином. Личные отношения с носом (как он смеет? ведь он только часть меня самого, моя собственность!) Ковалев переносит в область социальную: думает, например, что Управа благочиния заинтересуется «преступлениями» носа; или что возможно дать объявление в газете о пропаже носа, поместив последний в ряд предметов, которые можно забыть, обронить или украсть («нашедшему гарантируется вознаграждение»).

Примером мифологической ситуации, в которых постоянно пребывает Ковалев, является сцена в Казанском соборе. Ковалев ищет там свой нос и видит его в мундире статского советника усердно молящимся. Имея полное право, как ему кажется, вернуть на положенное место непочтительного беглеца, Ковалев в то же время страшится нарушить чиновную иерархию. «Как подойти к нему? <...> Чорт его знает, как это сделать!» (III, 55). Очевидные права физиологии (у каждого должен быть и есть свой нос!) опровергаются практикой социальных отношений. Обращаясь к собственному носу с официально-почтительными словами «милостивый государь», Ковалев далее теряется: его речь разбивается паузами, передающими нелепость и парадоксальность ситуации. «Мне странно... <...> И вдруг я вас нахожу и где же? - в церкви... <...> я майор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично <...> притом будучи во многих домах знаком с дамами...» (55-56). И затем этот словесный сумбур завершается как выстрелом: «вы должны знать свое место. Ведь вы мой собственный нос!» (55, 56).

Удивительно, что на эту бредовую речь Нос отвечает вполне спокойно и разумно, защищаясь как раз законами сословной иерархии: «Вы ошибаетесь <...> Я сам по себе. Притом между нами не может быть никаких тесных отношений. Судя по пуговицам вашего виц-мундира, вы должны служить в сенате или, по крайней мере, по юстиции. Я же по ученой части» (56).

Подобное смешение разных сторон действительности: телесной, психологической и социальной - выдвигает на первый план «феномен носа» - субъекта, претендующего на отдельность существования («я сам по себе! ») и не желающего подчиняться произволу того, кто считается его хозяином. Здесь необходимо сказать о наличии в повести двух параллельных сюжетных линий - майора Ковалева и цирюльника Ивана Яковлевича. Последний два раза в неделю подвергал лицо майора бритью, хватая вонючими руками Ковалева за нос и поворачивая его голову для удобства дела правой или левой стороной. Майор всякий раз отпускал замечание на счет вони, идущей от рук Ивана Яковлевича, и неизменно получал один и тот же ответ в форме вопроса: «Отчего ж бы им (т. е. рукам) вонять?» (51). Видимо, нос майора - орган обоняния - должен был терпеть ужасные страдания: не только дурной запах, но и наглую грубость. Видимо, ближайшей реальной причиной «бегства» и явился протест (бунт) Носа против подобного с ним обращения.

Актом мести Носа является и то, что первоначально в своем натуральном виде он явится Ивану Яковлевичу - запеченным в хлебе, которым утром 25 марта супруга будет потчевать своего мужа. Разрезав хлеб пополам, цирюльник увидел в середине что-то белое. Ковырнув пальцем, он вывернул на стол не что иное, как нос, в котором узнал «предмет», принадлежащий майору Ковалеву. Ужас поразил цирюльника. Незамедлительно случился семейный скандал, во время которого супруга наградила мужа лестными именами «потаскушки», «пачкуна» и «глупого бревна». Супруга не сомневалась, что нос был отрезан у какого-то клиента в пьяном виде и что в дом того и гляди - нагрянет полиция. Потом по какому-то странному течению мыслей супруга связала отрезанный нос с равнодушием Ивана Яковлевича к исполнению супружеского долга. Здесь сближаются еще две далекие сферы жизни, когда нос представляет или заменяет сексуально-эротические отношения (что показывает положение майора Ковалева как позорное и трагическое одновременно).

Завернув нос в тряпицу, Иван Яковлевич спешит вон из дому, надеясь незаметно подсунуть сверток под чьи-нибудь ворота и тем избавиться от опасной улики. Но всякий раз возникают неодолимые препятствия, и когда наконец он удачно выронил завернутое в тряпицу нечто, то будочник издали указал ему на случившееся алебардою, сделав знак: «Подыми!» В отчаянии Иван Яковлевич отправился к Исакиевскому мосту и, стоя на его середине и будто бы с интересом глядя вниз на течение реки, выронил тяготивший его «предмет». Наконец-то он свободно вздохнул и даже усмехнулся, что так ловко обделал дельце. Но дойдя до конца моста, тут же был остановлен полицейским, потребовавшим рассказать, что он такое замышлял, стоя на мосту. Как видим, намерения двух персонажей, равно заинтересованных в носе, решительно расходятся: для одного отыскание носа - спасение, для другого - погибель.

Чрезвычайное значение, которое приобретает нос для персонажей повести, заставляет подумать о причинах интереса Гоголя к такой странной теме. Впрочем, назвать ее странной едва ли правильно. В обыденной жизни, как известно, нос является предметом шуток и каламбуров. Кроме того, в русской прозе 20–30-х годов XIX века существовала обширная «носологическая» литература. В известной работе акад. Виноградова содержится обзор многочисленных текстов о злоключениях носачей (персонажей, появившихся на русской почве не без влияния Стерна). В этих произведениях, как правило, большой нос имел значение центра, объединявшего в единый узел все комические эффекты. Нос как часть телесности человека, - пишет В. В. Виноградов, - в литературе был либо источником и объектом комики, либо поводом для патетики, для выяснения особого значения этого органа для человека: утверждалась, например, связь носа с благородством поведения или прямая зависимость от носа успешного течения мысли и т. д. Следовательно, формально повесть Гоголя явилась живым художественным откликом на злободневные разговоры и бойкие литературные темы, но по сути поднимала глубинную тему человеческой личности, ее уникальности и ценности.

Здесь необходимо вспомнить и личный миф об особой чувствительности собственного носа Гоголя, который не только внешне поражал своей длиной и необыкновенной подвижностью, но, видимо, с особенной остротой «чуял» болезненные и острые проблемы человеческого существования. В портрете умирающего Гоголя в изображении Вл. Набокова на первом плане нос, с которого, как черви, свисают пиявки и которых больной с отвращением силится сбросить, но не может поднять руку. Более ужасной картины человеческого страдания, изощренной пытки, которой подвергали Гоголя доктора, невозможно представить. И выразителем этого страдания являются не глаза писателя, не его высохшее тело, которое погружали в ледяную ванну, а именно нос, про который Гоголь как-то сказал, что «часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше - ни глаз, ни рук, ни ног...» (т. XI, с. 144).

Тема носа разнообразно представлена и в русских пословицах и поговорках. Как известно, нос можно «оторвать» (если он слишком любопытен), «задрать кверху» (если высокого мнения о себе), «повесить» (при явном поражении и неудаче), «оставить с носом» (обнаружить свое преимущество или обмануть), «зарубить на носу» (т. е. извлечь урок, запомнить навсегда) и т. д. Нос в пословицах наделяется качествами живого существа и обнаруживает редкую подвижность реакций на требования жизни, а также самые разнообразные качества. За «фигурой носа» усматривается целостный человек во всем многообразии своих проявлений, но прежде всего нос символизирует чувство собственного достоинства, признания себя как личности. Формула «знай свое место» слишком узкая и оскорбительная для человеческой природы, права которой в повести защищает именно сбежавший нос Ковалева.

Вопрос о природе человека в повести проблематизируется. Гоголь утверждает относительность всех представлений о сущности человека - в этом смысл его комической игры. В связи с такой особенностью содержания (оно неуловимо и переменчиво) можно сказать, наконец, о своеобразии мифологического языка произведения, по определению связанного с абсурдом. Абсурд, как известно, обращен не к бытовому или социальному человеку, а к глубинным скрытым пластам личности. Чтобы «вытащить на свет» проблему, надо перевести явление или событие в план абсурда.

1. На уровне повествовательной техники бросается в глаза фрагментарность текста. Произведение не имеет единой повествовательной стратегии. Начав ту или иную сюжетную линию, повествователь бросает ее, не доведя до конца. Одновременно внутри сюжетной линии возникает масса ответвлений, тех или иных подробностей, не имеющих к основной никакого отношения. Так, попытки цирюльника незаметно выкинуть нос майора, неизвестно каким образом попавший в печеный хлеб, заканчиваются тем, что Ивана Яковлевича «ловят с поличным», и дальнейший ход событий, по словам рассказчика, теряется в тумане . Метания майора Ковалева в поисках пропавшего носа составляют несколько сюжетных линий: сцену в Казанском соборе, сцену у частного пристава, в газетной экспедиции, сцену с доктором, переписку с Подточиной и др. Результативность каждой из них нулевая, т. е. майор Ковалев не в силах получить понимание со стороны тех, к кому обращается за помощью. Говорящие не слышат друг друга. Иными словами, с точки зрения особенностей повествования повесть представляет собой картину, состоящую из осколков и нестыкующихся кусков; хотя бы приблизительный рисунок мира, в котором живут персонажи, отсутствует. Всякое действие не имеет причины, хаотично и чревато непредсказуемыми последствиями.

2. Главный персонаж повести - нос майора Ковалева - ведет двойное существование то в качестве телесного органа, то в виде чиновника высокого ранга. Этот нос обладает способностью незаметно покидать определенное ему природой место и также без видимой причины возвращаться. Если про майора Ковалева все доподлинно известно (...имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту <...> приехал <...> искать приличного своему званию места <...> в каком-нибудь видном департаменте... был не прочь и жениться; но только в таком случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу, 53–54), то характер его собственного носа непостижим и неопределим. Превращения носа, или как выражается Ковалев его маскирование, выдают в нем какую-то особую природу, неизвестную ни майору, ни читателю. Чем-то или кем захочет нос обернуться в следующий раз и каков смысл этого оборачивания? Персонажи повести пытаются объяснить поведение носа, сравнивая его с хорошо известными предметами и явлениями реального мира. Но то, что сравнивается, похоже принадлежит к непересекающимся сферам жизни. Цирюльник, обнаружив нос в хлебе, недоумевает: «происшествие несбыточное: ибо хлеб - дело печеное, а нос совсем не то » (50). «Это было, точно, непонятно . Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы, или что-нибудь подобное; - но пропасть, и кому же пропасть ? и притом еще на собственной квартире!..» (65). Уточнение «на собственной квартире» имеет формально значение приближения к сути произошедшего, но в действительности исключает всякое понимание. «За что это такое несчастие? - вопрошает Ковалев. - Будь я без руки или без ноги - все бы это лучше; будь я без ушей - скверно, однако ж все сноснее; но без носа человек - чорт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин; просто, возьми да и вышвырни за окошко! » (64). Попытка сравнить отсутствие носа с отсутствием руки, ноги, мизинного пальца или ушей только указывает на особое положение носа среди реалий мира (а мифологическое сознание воспринимает мир буквально, вне отвлеченных знаний).

3. Диалоги не ведут к коммуникации персонажей, не связаны с желанием понять друг друга. Эти поочередные высказывания осмысляются только их собственным звучанием. Пример характерного диалога.

Ковалев . У тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!
Иван Яковлевич . Отчего ж бы им вонять?
Ковалев . Не знаю, братец, только воняют (51).

Другой пример: после долгих объяснений чиновнику из газетной экспедиции, что с ним случилось, и после демонстрации вместо носа ровного гладкого места, напоминающего только что выпеченный блин, Ковалев получает сочувствие чиновника в виде совета понюхать табаку. «Это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к гемороидам это хорошо» (62). Выходит, что чиновник не понял ни слова из речи Ковалева, который, стыдясь и негодуя, как раз рассказывал, что у него пропал орган, предназначенный в частности для того, чтобы нюхать .

4. Для языка повести характерна неопределенность и приблизительность утверждений и многих понятий, нечеткость выводов; зыбкость границ между полярными представлениями. То и дело возникают оговорки, попытки уточнений, делающих сказанное еще более неопределенным. Видимо, подобную тенденцию в художественном языке С. М. Телегин называл «нечеткой логикой» . Примеры: что бы это такое было? Как это сделалось? казалось; мерещилось; так как-нибудь нечаянно выронить; узнать, не спит ли он? кажется, не спит; ни жив ни мертв; но авось-либо мне так представилось ; чорт знает что, какая дрянь! хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего : едва не знал, как и подумать, как подойти к нему, как мне ему объяснить; как же мне теперь? чрезвычайно странно ; невероятно, чтобы нос пропал; это верно или во сне снится, или просто грезится...

К сказанному можно сделать некоторые добавления. Например, в тексте повести есть фразы или отдельные слова-концепты, выражающие в целом идеологию произведения. К ним относятся «туман» (две части повести завершаются фразой: «все дальнейшее скрывается в тумане») и слово «нюхать» (главная функция носа как телесного органа; лишенный носа Ковалев не может нюхать табак, что мгновенно изолирует его из толпы, «ото всех»). Конфликтные точки сюжета опираются на два выражения: «Вы должны знать свое место!» и «Я сам по себе». Текст прошивают абсурдистские формулы-дефиниции («без носа человек - чорт знает что: <...> просто возьми да и вышвырни за окошко!»). Использование «высоких» речевых формул в применении к мифологической ситуации показывает, что язык социального общения - не более чем словесный мусор, не имеющий смысла: «если на это (нежелание Носа вернуться на место. - Л. Е.) смотреть сообразно с представлениями долга и чести...» Фразу закончить нельзя, т. к. Ковалев ничего не связывает реально с отвлеченными понятиями. То же самое: «Я принужден прибегнуть к защите и покровительству законов». Имеются текстовые фрагменты, построенные по образцу сложившихся традиций речевого поведения. Смысловой хаос сознательно упорядочивается автором с использованием тех или иных поэтических приемов. Еще обращают на себя внимание постоянные «чертыхания» Ковалева при попытках объяснить случившееся с ним («только чорт разберет это»; «как подойти? чорт его знает, как сделать это!»; «чорт хотел подшутить надо мною» и т. д.). «Личность, - писал Д. С. Мережковский, - мстит за свое реальное отрицание, мстит призрачным, фантастическим само-утверждением». Он (современный Гоголю петербургский человек) весь безродный «гомункул», «выскочивший из петровской табели о рангах, как из алхимической склянки. Главная сила, движущая им, инстинкты». И в этой же работе: «...Гоголь первый увидел чорта без маски, <...> лицо толпы «как у всех», почти наше собственное лицо, когда мы не смеем быть сами собой и соглашаемся быть „как все“» .

Николай Васильевич Гоголь

Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно-странное происшествие. Цырюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его – где изображен господин с намыленною щекою и надписью: «и кровь отворяют» – не выставлено ничего более), цырюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати, он увидел, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофий, вынимала из печи только что испеченные хлебы.

«Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофий», – сказал Иван Яковлевич: – «а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком.» (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом: ибо Прасковья Осиповна очень не любила таких прихотей.) Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше» – подумала про себя супруга: «останется кофию лишняя порция.» И бросила один хлеб на стол.

Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. – Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и к удивлению своему увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем: «Плотное?» – сказал он сам про себя: «что бы это такое было?»

Он засунул пальцы и вытащил – нос!.. Иван Яковлевич и руки опустил; стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! и еще, казалось, как будто чей-то знакомый. Ужас изобразился в лице Ивана Яковлевича. Но этот ужас был ничто против негодования, которое овладело его супругою.

«Где это ты, зверь, отрезал нос?» закричала она с гневом. – «Мошенник! пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот уж я от трех человек слышала, что ты во время бритья так теребишь за носы, что еле держатся.»

Но Иван Яковлевич был ни жив, ни мертв. Он узнал, что этот нос был ни чей другой, как коллежского асессора Ковалева, которого он брил каждую середу и воскресенье.

«Стой, Прасковья Осиповна! Я положу его, завернувши в тряпку, в уголок: пусть там маленечко полежит; а после его вынесу.»

«И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?.. Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать полиции?.. Ах ты пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!»

Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Он думал, думал – и не знал, что подумать. «Чорт его знает, как это сделалось», сказал он наконец, почесав рукою за ухом. «Пьян ли я вчера возвратился, или нет, уж наверное сказать не могу. А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб – дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!.. » Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага… и он дрожал всем телом. Наконец, достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и вышел на улицу.

Он хотел его куда-нибудь подсунуть: или в тумбу под воротами, или так как-нибудь нечаянно выронить, да и повернуть в переулок. Но на беду ему попадался какой-нибудь знакомый человек, который начинал тотчас запросом: «куда идешь?» или «кого так рано собрался брить?» так что Иван Яковлевич никак не мог улучить минуты. В другой раз он уже совсем уронил его, но будошник еще издали указал ему алебардою, примолвив: «подыми! вон ты что-то уронил!» И Иван Яковлевич должен был поднять нос и спрятать его в карман. Отчаяние овладело им, тем более что народ беспрестанно умножался на улице, по мере того как начали отпираться магазины и лавочки.

Он решился итти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву?.. Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал ничего об Иване Яковлевиче, человеке почтенном во многих отношениях.

Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный. И хотя каждый день брил чужие подбородки, но его собственный был у него вечно не брит. Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегий, то есть он был черный, но весь в коричнево-желтых и серых яблоках; воротник лоснился; а вместо трех пуговиц висели одни только ниточки. Иван Яковлевич был большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «у тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!», то Иван Яковлевич отвечал на это вопросом: «отчего ж бы им вонять?» – «Не знаю, братец, только воняют», говорил коллежский асессор, – и Иван Яковлевич, понюхавши табаку, мылил ему за это и на щеке, и под носом, и за ухом, и под бородою, одним словом, где только ему была охота.

Повесть «Нос» Н. В. Гоголя была написана в 1832 – 1833 годах. Впервые произведение опубликовали в 1836 году в журнале «Современник». Повесть является одним из ярчайших сатирических абсурдистских произведений русской литературы.

Главные герои

Платон Кузьмич Ковалев – «маиор», коллежский асессор, служивший на Кавказе. Всегда следил за тем, чтобы его внешний вид был безупречен. В Петербург Ковалев приехал для того, чтобы получить вице-губернаторское» или «экзегуторское» место, хотел жениться на богатой невесте.

Иван Яковлевич – « цырюльник», «страшный пьяница» и «большой циник», всегда ходил небритым, неопрятно выглядел.

Глава 1

«Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно-странное происшествие» . Цирюльник Иван Яковлевич находит в свежем хлебе нос коллежского асессора Ковалева, которого он брил по средам и воскресеньям.

Иван Яковлевич пытается незаметно выбросить находку, но мужчине постоянно мешают. В отчаянии цирюльник направляется к Исакиевскому мосту и бросает тряпку с носом в Неву. Радуясь разрешению проблемы, цирюльник вдруг замечает в конце моста квартального надзирателя и героя задерживают.

Глава 2

Проснувшись утром, коллежский асессор Ковалев, желая посмотреть на выскочивший у него на носу прыщик, обнаруживает вместо носа абсолютно гладкое место. Ковалев немедленно отправляется к обер-полицмейстеру. По дороге, возле одного из домов герой замечает карету, из которой выпрыгивает господин в мундире и бежит вверх по лестнице. В изумлении Ковалев понимает, что это был его нос. Через две минуты нос вышел в «мундире, шитом золотом» со шпагой на боку. «По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника» . Нос сел в карету и уехал в Казанский собор. Следуя за носом, Ковалев также заходит в собор и видит, как нос «с выражением величайшей набожности молился» . Ковалев деликатно обратился к носу, пытаясь уговорить вернуться его на место, но нос делал вид, что не понимает, о чем идет речь, в конце сказав, что он «сам по себе».

В отчаянии Ковалев решает подать объявление о пропаже носа в газету, однако ему отказывают, так как от такой статьи «газета может потерять репутацию» . Желая как-то подбодрить огорченного Ковалева, работающий в газете чиновник предлагает ему понюхать «табачку» . Возмутившись, герой отправился к частному приставу. Частный пристав принял Ковалева достаточно сухо, сказав, «что у порядочного человека не оторвут носа и что много есть на свете всяких маиоров, которые не имеют даже и исподнего в приличном состоянии и таскаются по всяким непристойным местам» .

Ковалев решает, что в случившемся виновата «штаб-офицерша Подточина» , которая хотела женить героя на своей дочери. По мнению асессора, она «наняла для этого каких-нибудь колдовок-баб» . Ковалев пишет Подточиной письмо с угрозой, но, получив ответ, понимает, что она не имеет никакого отношения к пропаже носа.

Внезапно к Ковалеву приходит полицейский чиновник, который в начале произведения стоял на конце Исакиевского моста, и рассказывает, что нос героя найден: «его перехватили почти на дороге. Он уже садился в дилижанс и хотел уехать в Ригу» . Чиновник принес его с собой. Ковалев очень рад находке, но все его попытки «поместить нос на свое место» безуспешны. Не помогает Ковалеву и доктор, который посчитал, что лучше все оставить как есть. По Петербургу быстро разлетаются слухи о том, что нос асессора видели в разных частях города.

Глава 3

7 апреля нос Ковалева неизвестным образом оказался снова на своем месте. Теперь Иван Яковлевич бреет мужчину с особой осторожностью, стараясь не прикасаться к его носу. «И после того маиора Ковалева видели вечно в хорошем юморе, улыбающегося, преследующего решительно всех хорошеньких дам».

«Вот какая история случилась в северной столице нашего обширного государства! Теперь только по соображении всего видим, что в ней есть много неправдоподобного» . Однако «кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете; редко, но бывают» .

Заключение

В повести «Нос» Гоголь остро осмеивает недостатки современного ему общества, для которого типичными были такие типы людей как коллежский асессор Ковалев. То, что Ковалев по сюжету повести теряет именно нос, не случайно – этим автор подчеркивает душевную и умственную бедность героя, для которого внешность была единственным его достоинством.

Краткий пересказ «Носа» Гоголя будет интересен учащимся школ, студентам и всем ценителям русской литературы.

Тест по повести

Небольшой тест на знание содержания произведения:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.2 . Всего получено оценок: 1469.